![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Помни день сей
Я не буду писать о первом сентября. Почему? А потому что гладиолус, как бы ни совпадало это выражение с общим мемуарным первосентябрьским настроем. Не было у меня этого опыта первыйразвпервыйкласс, стало быть, и говорить не о чем. Да и ненавижу я творчество "к датам". Это у меня от пионерской стенгазеты еще осталось.
Зато диспуты о введении основ православной культуры в школе натолкнули меня на совершенно другую мысль. А расскажу-ка я о незабвенной парижской Пасхе.
На окраине Парижа, в крошечной церковке площадью едва ли тридцать квадратных метров служили двое: молодой милый батюшка и здоровенный диакон. Служили как могли: в церковку набилось столько народу, что кадить пришлось поверх голов. А когда батюшке по ходу службы надо было сделать земной поклон, диакону пришлось старательно и вежливо оттеснять верующих чуть назад. Иначе на полу просто не хватило бы места.
Батюшка явно нервничал. Еще бы: вряд ли в другие дни ему приходится работать с такой большой аудиторией. Да еще и сложной: кто-то по-русски не понимает, кто-то по-французски. Вот и сокращал батюшка службу, чтобы ключевые моменты повторять на двух языках. От беспокойства и суматохи он, бедный, даже слова забывал. Хорошо, диакон не терял головы, и время от времени мне, стоящей почти у самой алтарной преграды, явственно был слышен его могучий голос, никак не укладывающийся в прокрустово ложе шепота: "Ба-тюш-ка! Батюшка! Возгласите Христос Воскресе!".
И батюшка покорно обращался лицом к публике.
- Христос воскресе!
- Воистину воскресе, - вежливо отвечали потомки белоэмигрантов и диссидентов.
- Крист э ресесситэ! - на всякий случай уточнял он.
- Веритэ ресессэтэ!!! - с энтузиазмом откликались прихожане, случайно забредшие французы, случайно забредшие русские, и, кажется, даже окрестные дома - таким громом раздавались эти слова в узеньких стенах храма.
Это бы еще ничего. В начале службы, когда дело дошло до крестного хода, все растерялись по-настоящему. Мало того, что никакого колокольного звона не будет, и идти придется в тишине. Церковь-то ведь даже обойти нельзя, она встроена в блок домов. Что делать? Диакон и тут с честью вышел из положения. Он перешепнулся с батюшкой, высоко поднял хоругвь, и крестный ход пошел вокруг дерева, растущего в скверике около храма. Голова человеческой змеи уже вошла в жаркий от свечного пламени храм, а хвост еще мерз на крыльце, ожидая своей очереди пойти хороводом вокруг французской beriozki, но все - удивительное дело - довольно слаженно напевали пасхальные тропари. Даже я, ни слова не знающая по-французски.
И кто бы мне раньше сказал, что "смертию смерть поправ" так радостно и звонко звучит на языке Мольера - ведь не поверила бы.
Подступало утро. Уставший священник и уставшие, изрядно поредевшие ряды православных спокойно вплывали в раннюю литургию. А я отправилась в отель. Озадаченная и удивленная, с крутящимся в голове французским тропарем и детским чувством свершившегося чуда любви к миру.
И знаете, что? - это не была моя первая Пасха. Но в смешной церковке со смешным священником я в первый (чуть ли и не в единственный) раз пережила и наивное волнение (а вдруг не воскреснет?), и единение с другими людьми, и безбрежное счастье распахнувшихся небес.
Нет, это не история обращения. Не люблю я мракобесов, коим имя при церквах легион, не люблю изобилующего хамства и невежества. Воцерковленным человеком я так и не стала. Но я их -воцерковленных - понимаю.
Сойдет за первыйразвпервыйкласс?
Зато диспуты о введении основ православной культуры в школе натолкнули меня на совершенно другую мысль. А расскажу-ка я о незабвенной парижской Пасхе.
На окраине Парижа, в крошечной церковке площадью едва ли тридцать квадратных метров служили двое: молодой милый батюшка и здоровенный диакон. Служили как могли: в церковку набилось столько народу, что кадить пришлось поверх голов. А когда батюшке по ходу службы надо было сделать земной поклон, диакону пришлось старательно и вежливо оттеснять верующих чуть назад. Иначе на полу просто не хватило бы места.
Батюшка явно нервничал. Еще бы: вряд ли в другие дни ему приходится работать с такой большой аудиторией. Да еще и сложной: кто-то по-русски не понимает, кто-то по-французски. Вот и сокращал батюшка службу, чтобы ключевые моменты повторять на двух языках. От беспокойства и суматохи он, бедный, даже слова забывал. Хорошо, диакон не терял головы, и время от времени мне, стоящей почти у самой алтарной преграды, явственно был слышен его могучий голос, никак не укладывающийся в прокрустово ложе шепота: "Ба-тюш-ка! Батюшка! Возгласите Христос Воскресе!".
И батюшка покорно обращался лицом к публике.
- Христос воскресе!
- Воистину воскресе, - вежливо отвечали потомки белоэмигрантов и диссидентов.
- Крист э ресесситэ! - на всякий случай уточнял он.
- Веритэ ресессэтэ!!! - с энтузиазмом откликались прихожане, случайно забредшие французы, случайно забредшие русские, и, кажется, даже окрестные дома - таким громом раздавались эти слова в узеньких стенах храма.
Это бы еще ничего. В начале службы, когда дело дошло до крестного хода, все растерялись по-настоящему. Мало того, что никакого колокольного звона не будет, и идти придется в тишине. Церковь-то ведь даже обойти нельзя, она встроена в блок домов. Что делать? Диакон и тут с честью вышел из положения. Он перешепнулся с батюшкой, высоко поднял хоругвь, и крестный ход пошел вокруг дерева, растущего в скверике около храма. Голова человеческой змеи уже вошла в жаркий от свечного пламени храм, а хвост еще мерз на крыльце, ожидая своей очереди пойти хороводом вокруг французской beriozki, но все - удивительное дело - довольно слаженно напевали пасхальные тропари. Даже я, ни слова не знающая по-французски.
И кто бы мне раньше сказал, что "смертию смерть поправ" так радостно и звонко звучит на языке Мольера - ведь не поверила бы.
Подступало утро. Уставший священник и уставшие, изрядно поредевшие ряды православных спокойно вплывали в раннюю литургию. А я отправилась в отель. Озадаченная и удивленная, с крутящимся в голове французским тропарем и детским чувством свершившегося чуда любви к миру.
И знаете, что? - это не была моя первая Пасха. Но в смешной церковке со смешным священником я в первый (чуть ли и не в единственный) раз пережила и наивное волнение (а вдруг не воскреснет?), и единение с другими людьми, и безбрежное счастье распахнувшихся небес.
Нет, это не история обращения. Не люблю я мракобесов, коим имя при церквах легион, не люблю изобилующего хамства и невежества. Воцерковленным человеком я так и не стала. Но я их -воцерковленных - понимаю.
Сойдет за первыйразвпервыйкласс?
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
"Старый попик любезно кадилом махал..."
no subject
*
Только сейчас задумалась: у него же большАя часть песен, в которых упоминаются священники, связана со смертью. "Белые священники с улыбкой хоронили...", "швырнула в священника обручальным кольцом", "тихо шепчет дьякон седенький". Только вот "игуменья в полутемной нише" выбивается - ну да и там можно так понять, что предмет ее воспоминаний умер.
Интересное получается явление.
no subject
Не зря же - "И молиться у старых притворов печально и тонко, а, быть может, совсем не молиться, а эти же песенки петь…"
no subject
Печальныя песенки, что там говорить.
Причем, в воспоминаниях его я никаких эпизодов со священниками не помню. Кроме детства, когда он во Владимирском слушал хор, и еще есть тот сюжет с коротким стихарем. Вот откуда у него это?
no subject
no subject
Придется порыться в материалах, вдруг да найду еще что-то.