Мир, ч.б., 10х15

...что меня удивляет на старых фотографиях:

В десятых годах - почти дословное совпадение костюмов с гравюрными рисунками из каталогов готового платья, и не зря прабабка химическим карандашом сделала галочку у этой шляпки - вот она, шляпка, на фото, где Ниночка, в своей молодежной компании не самая красивая, но самая надежная,  с легкой укоризной смотрит в глаз чьего-то кодака. И удивительна беспечная мягкость лиц, которая не повторится потом многие годы.

В двадцатых... ах, романтические двадцатые, о вас снимаются фильмы, и бегают по студиям туда-сюда парикмахерши со щипцами и костюмерши с утюгами... стоп камера! стоп! нет никакой этой наглаженности в двадцатых, а есть честные складки честного натурального льна, ситца и шелка, складки вековые, замятые намертво, и чулки, даже фельетонно фильдекосовые, кое-где перекосились, а кое-где приспустились и обвисли, и даже стройнейшие из стройных и последние обломки аристократии выглядят во всем этом мешковато и неопрятно, а уж гегемоны... нет, нет, не хочу об этом и говорить. А еще - совершенно удивительная для нынешнего взгляда пластика людей - это телесность, не готовая к постоянной демонстрации себя, не ищущая своих отражений в фотографии, и вообще встречающая себя только утром, в крошечном кругленьком зеркальце.

В тридцатых - жестокость, в особенности на групповых снимках детей. Заношенные, стираные-перестираные, лицованные-перелицованные рубашки и платьица, суровые не по детски взгляды. Тут печать наследственного алкоголизма и легкой дегенеративности на лице третьеклассника. Там замотанная по брови в платок девочка - обрили после болезни. Даже в относительно благополучной школе в Новороссийске -  большинство в классе пионеры, белобрысый мальчик гордо демонстрирует нарукавную повязку санитара...

О сороковых не будем.

В пятидесятых - общая залакированность фотографий. Впервые, кажется, снимок так яростно хочет казаться не просто лучше реальности, но быть другою реальностью, совершенно автономной. Вот абсурдное фото семьи моего прадеда. Собственно, снимали прабабку, только что получившую высокую награду за свою беспорочную педагогическую службу - ударник в быту. Она сидит за столом, в лучшем своем цветастом платье, с орденом на груди и вышивает. Ее супруг, директор школы, облаченный в костюм и галстук, тут же рядом читает газету. Сын-студент института гражданской авиации, тоже в парадном кителе, картинно разворачивает какие-то чертежи. И даже ваза на пустом, застеленном чистейшей скатертью, столе развернута нарисованными цветочками к зрителю.

А в шестидесятых напряженность из снимков уходит. Снимают направо и налево, у многих появляются фотоаппараты, щелчком фиксирующие и дикие танцы туристов вокруг костра, и девичий смех в студенческой компании, и играющего ребенка. В повседневной жизни все чаще и чаще приходится учитывать фактор молчаливого беспощадного наблюдателя - того, кто разглядывает фото то ли неделю, то ли полвека спустя. Синтетическое платье без единой складочки, продуманно растрепанная прическа, зовущая в светлые дали улыбка. И так по сей день.